Владимир

Герб Владимира

Начиная от Юрьевца, московская дорога идет в гору. И все чаще и чаще за деревьями справа, где-то очень далеко внизу, начинают мелькать луговые дали клязьминской поймы. Левый берег реки медленно идет вверх, и на самом переломе его гребня вырастает город Владимир. Разросшиеся предместья города кончаются у Золотых ворот, за которыми, перерезая весь город, протянулась главная улица. На ней, стесняя движение, работают асфальтировщики, края тротуаров забрызганы звездами известки. В августе 2008 года Владимир отпраздновал свое девятьсотлетие. Это немалое число лет весьма условно, отсчет ведется от летописной записи, что в 1108 году «Совершен бысть град Владимир». На самом же деле город существовал значительно раньше, здесь прижились ростовские и суздальские ремесленники, ушедшие от притеснения родовитого боярства. Поселок стоял на открытом чистом месте. Клязьма была дорогой к Волге, недалеко в нее впадала судоходная Нерль, ведущая в глубину ополья, здесь проходила дорога в Рязань и Муром.

Крутой левый берег Клязьмы, спускающийся к реке зелеными откосами и желтоватыми глинистыми обрывами, холмистое, прорезанное глубокими оврагами плато, на котором раскинулось вольное селение,— все это верно напомнило Владимиру Мономаху Киев и привлекло его. Мономах основал здесь город и дал ему свое имя. О постройках Мономаха и Юрия Долгорукого, тяготевшего к Киеву, сохранились лишь летописные свидетельства, да на местах, где некогда была церковь Спаса, сооруженная Мономахом, и церковь Георгия, построенная Долгоруким, стоят сейчас поздние храмы. До середины двенадцатого века строительство во Владимире было невелико, так же как и значение города, уступавшего старейшим городам — Суздалю и Ростову Великому. Перед самой смертью Юрия Долгорукого его сын — князь Андрей Боголюбский — против воли киевского князя уехал из Вышгорода на север, захватив с собой чудотворную икону знаменитого византийского письма. Он покинул дряхлеющий и опасный Киев, в котором вскоре неожиданно и загадочно во время пира скончался не любимый феодальной киевской знатью великий князь Юрий Долгорукий. Андрея Боголюбского пригласили княжить суздальчане, соперничавшие с древним Ростовом, но Боголюбский обманул честолюбивые надежды Суздаля, основав княжеский стол в незаметном Владимире. Андрей Боголюбский, следуя в этом примеру своего великого отца, стремился к укреплению единой княжеской власти, видя в ней силу, способную укротить злобную рознь феодалов, мешавших объединению русской земли. Как и Юрий Долгорукий, строивший и укреплявший новые города рядом со старыми, Боголюбский не связал свою судьбу с Суздалем, а обосновался во Владимире, обеспечивая себе тем самым относительную независимость от воли боярства. Но если Юрий Долгорукий строил свою политику на обладании Киевом, то Андрей Боголюбский решил создать в северных лесах новую столицу, способную соперничать по красоте и величию с матерью городов русских. Место было выбрано как нельзя более удачно. Здесь сходились водные и сухопутные торговые дороги, местность была великолепна для обороны, и самое главное, город, расположенный на гряде холмов, окруженных поясом близко подступавших лесов и синевой рек, был очень красив и импозантен.

Основывая свою столицу в новом месте и побаиваясь обиды и злобы суздальчан, Боголюбский прибег к помощи привезенной из Киева иконы, якобы остановившейся здесь и не пожелавшей ехать дальше. Веление свыше было свято для богобоязненного князя — новая столица была основана «волей божией», и в то же время алиби князя было обеспечено.

Владимир

Медленно иду по главной улице Владимира, легко различая основные членения его плана. Остатки валов и крутые откосы глубоких оврагов делят город на три части: среднюю, наиболее древнюю, и пристроенные Андреем Боголюбским высокую западную и низменную — восточную. Если взглянуть на план города, то он выглядит треугольником, протянувшимся на северо-восток. Его длинные стороны защищают Клязьма и река Лыбедь, к которой город спускается неожиданно высокими обрывами. Сейчас трудно поверить, что ручеек, текущий среди огородов по вязкому и замусоренному руслу, был некогда светлой рекой, в которую заходили большие суда. Андрей Боголюбский обвел валами и крепостными стенами западную аристократическую и восточную ремесленную части Владимира. Таким образом, вытянутый треугольник делился поперечными укреплениями на три части: Печерный Мономахов город, Новый город и Ветшаной город, или посад. С запада на восток Владимир прорезала дорога, и там, где она проходила валы, воздвигались башни-ворота: на посаде, в стороне, ведущей к Суздалю и Ростову,— Серебряные, а на возвышенном краю, возле княжеского двора и соборов,— Золотые. Золотые ворота, правда, сильно искаженные пристройками, сохранились до наших дней. Они первые встречают путешественника, приезжающего из Москвы во Владимир. Их древняя часть, прорезанная огромной боевой и одновременно триумфальной аркой, возвышается над круглыми угловыми пристройками. Когда-то валы вплотную подходили к стенам ворот, составляя с ними единое боевое укрепление. По узкой лестнице в стене южного пилона ворот поднимаюсь наверх, на их боевую площадку. В толще стены холодно в самый жаркий день. Сюда почти не доносятся звуки оживленного города. Только наверху начинаю понимать, каким серьезным военным сооружением были ворота. Их боевая площадка находится на уровне современного трехэтажного дома, и пешеходы, идущие у подножья башни, кажутся далеко внизу. Особый ход ведет внутрь арки. Здесь на вмурованных в стену дубовых бревнах настилался помост, с которого было легко защищать мощные створы ворот.

Но Золотые ворота служили не только боевой башней, здесь происходили торжественные события городской жизни: встречали и провожали князя и почетных гостей. В силу этого ворота были украшены: золоченой медью обшиты их дубовые полотнища и, вероятно, остроконечный шатер надвратной церкви. Подъезжавшему издали открывалось величественное зрелище боевых стен города и сиявших белизной и золотом его главных ворот.

Нагорная сторона Владимира спускается к Клязьме широким и глубоким амфитеатром. На его террасах стояли дома и усадьбы бояр и знати. Эта огромная чаша и сейчас пестро топорщится разноцветными крышами домов и цветистыми пятнами садов и огородов. Пожалуй, эта часть города самая живописная и характерная для старого Владимира. На западном выступе гигантского амфитеатра сразу же за Золотыми воротами был княжеский двор, здесь стояли церкви Спаса и Георгия. На восточном, наиболее отчетливом выступе, в черте древнего Печорского города Андрей Боголюбский воздвиг величественный собор Успения Богоматери.

Город Владимир

Городской собор, сооруженный мастерами Андрея Боголюбского, был удивительно красив, летописцы сравнивали его с храмом царя Соломона, одним из семи чудес света. В нем красота архитектурных форм сочеталась с изысканностью и пышностью убранства. Стройный одноглавый храм с золоченой главой, венчавший возвышенную часть города, был виден издалека. Его белоснежное тело снаружи украшали резные камни, позолота и фрески, а внутри огромное свободное пространство сияло блеском золота, майолики и росписей. Столбы несли высокие своды, над которыми в двенадцати световых лучах как бы витал обширный купол. В праздничные дни открывались южные и северные порталы собора, и нескончаемый поток горожан и паломников проходил сквозь него мимо чудотворной иконы Владимирской Богоматери, древней покровительницы города. Из шитых риз драгоценного оклада чуть виднелся молящий темный лик Богоматери чудного византийского письма и пронзительной синевой голубел краешек плата над ее склоненным челом.

Андрей Боголюбский мечтал сделать Владимир центром земли русской, преемником славы Киева. И он достиг многого из своих честолюбивых замыслов, однако сама Русь еще не созрела для объединения, еще были крепки центробежные силы, погубившие в конце концов даже такого великана, как князь Андрей Боголюбский. Стремясь к большему обособлению от влияния феодальной знати, Боголюбский избрал для княжеской резиденции место, отстоявшее примерно на десять верст от Владимира. Здесь он чувствовал себя независимо, отсюда вершил свою волю.

Боголюбов-город был отлично укрепленным средневековым замком. Стены с гордыми боевыми башнями возвышались на квадратом насыпанных высоких валах. С башен хорошо просматривались полноводные, пригодные для судоходства Клязьма и Нерль. Замок князя контролировал движение по обеим этим важнейшим водным дорогам.
Раскопки и остроумные предположения Н. Н. Воронина помогают воссоздать облик княжеской резиденции. За стенами возвышался собор Рождества Богородицы, о котором с восторгом отзывались современники. Он был невелик, но убранством и роскошью не уступал Успенскому владимирскому собору. Пол храма, устланный толстыми листами аравийской меди, казался золотым. Круглые колонны, увенчанные пышными растительными капителями, несли ярко расписанные своды. Князь любил поражать красотой собора гостей, приводя их на высокие хоры по белокаменным переходам, соединявшим храм с несколько в стороне стоявшим дворцом.

Известно, что дворец был двухэтажный. Подробнее о нем ничего сказать нельзя, так как на его месте стоят современные строения. От блистательного замка Боголюбского чудом сохранился один обломок, носящий условное название «Палаты князя Боголюбского». Археолог и знаток старины Н. Н. Воронин полагает, что этот фрагмент является частью белокаменного перехода, соединявшего второй этаж дворца с хорами дворцового собора. Эта мысль высказывалась и раньше, но Воронин подтвердил ее раскопками и убедительной реконструкцией. Сохранилась башня с винтовой лестницей, ведущей наверх. Площадка башни освещена широким светлым окном. Одна дверная ниша, открывавшаяся в следующее звено перехода, теперь заложена, другая ведет в небольшую комнату, называемую «ложницей». Отсюда есть вход на хоры собора.

Современный Владимир

Ведя политику укрепления великокняжеской власти, Андрей Боголюбский приближал к себе людей незнатного происхождения, опирался на них в борьбе с крупными феодалами. В жилах Боголюбского смешалась кровь европейца и азиата, он соединял холодный рассудок политика и дипломата с необузданной жаждой власти восточного деспота. Князя часто называли «самовластием», наряду с именем Боголюбского он носил прозвание Гордый. Органический порок— выяснено, что у него были сросшиеся шейные позвонки — придавал его осанке надменность и неприступность. Все это, а главным образом то, что в деятельности и неограниченном возвышении князя боярство видело прямой ущерб и опасность для себя, привело к заговору против Андрея Боголюбского. Душой заговора были братья жены князя, сыновья небезызвестного боярина Кучки. Июньской ночью 1175 года заговорщики убили Андрея Боголюбского. Предание рассказывает, что злоумышленники заранее удалили преданного князю слугу и, ворвавшись ночью в ложницу, порубили князя мечами. Смертельно раненный, он после ухода убийц, посчитавших, что дело сделано, сполз по лестнице вниз и начал звать на помощь. На его крики заговорщики вернулись и, по кровавым следам отыскав раненого, добили его. На черепе и костях Андрея Боголюбского обнаружены трещины и следы жестоких ударов. Нет сомнения в действительности драматических событий, наполнивших одну из июньских ночей двенадцатого века. Однако так ли развертывались события? Не отводится ли особенное место «ложнице» только потому, что случайно сохранилось именно это звено дворцового ансамбля. Не естественнее ли предположить, что заговорщики совершили покушение на князя в самом дворце, где, по всей видимости, находилась и его спальня. Безоружный и, возможно, раненый князь бросился искать спасения под сводами храма, надеясь на защиту святого места. Он бежал по длинным переходам, криками сзывая верных слуг, но был настигнут преследователями у самого входа в собор и здесь рухнул под ударами убийц. Не вяжется ли больше это предположение с предложенной Ворониным реконструкцией ансамбля дворца? Не основывается ли принятое изложение кровавой драмы на локальном определении сохранившейся части перехода, как «Палат князя Боголюбского», и желании уложить в нее всю историю Андрея Боголюбского? Трагический конец Боголюбского окрашивает в мрачные тона все, что так или иначе было связано с его убийством. Поэтому, покинув тесные переходы каменных палат, испытываю особенное чувство облегчения, оказавшись в луговых просторах клязьминской поймы, овеянной душистыми ветрами, несущими запахи цветущих трав и зеленой осоки.

Золотые ворота

Там, среди, лугов, по которым проложены чуть заметные тропки, в виду Боголюбского замка маячит лучшее творение княжеских мастеров, стройная красавица церковь Покрова на Нерли, подобная белой свечке на цветистом зеленом ковре. Когда весной разливается тихая Нерль, церковь остается на небольшом островке, отражаясь в быстрых водах, близко подступающих к ее белокаменным стенам. Лучше всего смотрится храм издали, тогда особенно разительно чувствуются его свободная пластика, стройность его членений, изысканность удлиненных вертикалей. Храм очень пластичен и лапидарен, но в то же время (и, пожалуй, прежде всего) он производит некое, если применимо подобное выражение, графическое впечатление, настолько отчетливо читаются линии его несущих конструкций. Весь облик храма Покрова Богородицы дышит одним устремлением вверх, к небу. В нем волшебно сочетаются необыкновенный душевный подъем и одухотворенность с радостью и счастьем земной жизни.

Храм Покрова стоит у самого берега, там, где Нерль впадает в Клязьму. Здесь была пристань, сюда причаливали суда волжских и суздальских купцов. На зеленом берегу их встречала чудесная белоснежная церковь, за которой на пологом холме высились зубцы и стены княжеского замка, а с холмов открывался далекий вид на стольный белокаменный Владимир, блестевший на солнце золочеными верхами своих соборов. Так, словно по чудесным ступеням, поднимались княжеские гости в его столицу, древнейшую после Киева. Время Всеволода III, брата Андрея Боголюбского, наследовавшего после него владимирский великокняжеский стол,— период бурного и пышного расцвета владимиро-суздальской культуры. Этот расцвет был подготовлен относительно долгим развитием, начавшимся еще при Юрии Долгоруком, затем продолжившимся и набравшим силы в тревожное и бурное княжение Боголюбского. Князь Всеволод обращал в трепет своих врагов, он снискал уважение в Западной Европе, его прославил эпос. В княжение Всеволода искусство достигло такого великолепия, за которым должен был последовать либо невиданный взлет, либо постепенный упадок и дряхлость. При Всеволоде был восстановлен сильно пострадавший от пожара городской Успенский собор. Мастера Всеволода провели грандиозную работу. Они словно заключили в огромный каменный футляр остов храма Боголюбского, окружив его с трех сторон новыми стенами. От перестройки Успенский собор утратил свою былую стройность, но приобрел еще большую значительность и великолепие. Вместо одной главы теперь над его кровлей возвышалось сложное пятиглавие, несимметричное в своей композиции, а потому очень подвижное и живописное. Внешний облик здания, сохранившего на своих стенах элементы убранства старого Боголюбского храма, к которому, видимо, относились с благоговением, вызывал изумление у современников и служил примером для позднейших московских зодчих. Внутреннее пространство собора после перестройки стало еще обширнее.

Храм Покрова на Нерли

Его пышное и дорогое убранство было заменено еще более красочным и декоративным и прежний блеск, который, казалось, превзойти было невозможно, затмило новое сияние шитых жемчугом риз, мозаики, золота и драгоценных каменьев. Зодчие Всеволода сумели сохранить стены старого храма. Они прорезали их сквозными нишами, обратив несущие части в столбы еще двух нефов. От этого усложнилась композиция внутреннего пространства, обостренная контрастом глухих теней в нишах и световых лучей, блестящими негнущимися стержнями прорезающих огромное пространство собора из окон, пробитых по всей южной стене. Новый городской Успенский собор олицетворял могущество и великолепие великокняжеской власти. Он превосходно обрамлял торжественность парадных богослужений и свидетельствовал о богатстве и силе Руси. Дворец князя Всеволода находился недалеко от Успенского собора, на гребне клязьминских высот, в южной части Мономахова города. С дворцом переходами, вероятно, был соединен придворный Дмитровский собор, последняя и своеобразнейшая жемчужина русской архитектуры конца двенадцатого века. Сейчас Дмитровский собор стоит изолированно на довольно обширной свободной площадке. Объем здания отгорожен от остального пространства сверкающими белокаменными стенами, покрытыми сплошным ковром резного убора. Нужно помнить, что собор некогда входил в гармоничный комплекс княжеской усадьбы.

Пропорции собора оригинальны: стоя с ним рядом, чувствуешь его объем, массивность каменных стен, завершенных неторопливым ритмом закомар, но стоит несколько отойти в сторону и взглянуть на здание издали, особенно из-под горки, со стороны его высоких апсид, как впечатление волшебно меняется, и перед тобой вдруг возникает стройный храм, поднимающийся легким взмахом алтарных полукружий, и узорный, словно кружевной, барабан купола. Впечатление легкости и праздничной парадности Дмитровского собора усиливает сплошной ковер невысоких рельефов, устилающих верхние части стен. Рельефы складываются в продуманные композиции, секрет которых еще не разгадан учеными. Они превосходно отвечают своему декоративному назначению, растворяя массивные стены храма в плетении каменного кружева. Мы недавно встретились с одухотворенным изяществом церкви Покрова на Нерли, и теперь здесь, в Дмитровском соборе, словно находим соединение опыта мастеров Долгорукова и Боголюбского, нашедших в строителях Всеволода достойных продолжателей, талантливо завершивших поиски характерной для времени формы. Насыщенность декоративного убранства Дмитровского собора так велика, что она стала бы даже чрезмерной, измени зодчим и камнерезам драгоценное чувство меры, позволившее им остановиться именно тогда, когда была достигнута высшая грань декоративной прелести, за которой начинается вычурность. Проходя сквозь порталы, обрамленные словно жгутами туго скрученных кружев, поражаюсь цельности светлого пространства собора, белизне его стен. От древней прекрасной росписи остались лишь небольшие фрагменты, но и они позволяют утверждать, что живописное убранство было достойно архитектурных форм. Заканчивая расположенный на гребне ансамбль центральной части города, Всеволод соорудил на юго-восточной естественной возвышенности Рождественский монастырь, ставший впоследствии резиденцией митрополитов. Рождественский монастырь считался старейшим, он писался первым в списке русских монастырей. Здесь был погребен

Владимир

Александр Невский, отсюда его останки «с великим бережением» перенесли по велению Петра в Петербург, в Александро-Невскую лавру. Кончина Всеволода, прозванного за многочисленное семейство Всеволодом Большое Гнездо, привела к междуусобным войнам, подорвавшим и ослабившим вес и значение северо-восточной Руси. После позора братоубийственной Липецкой битвы слава Владимира начинает меркнуть. Вероятно, народ смог бы вскоре встряхнуться и снова начать дело объединения Руси—слишком велика была потребность в этом, но иссушающая волна татарского нашествия, испепелившая в своем движении и Владимир, надолго затормозила развитие русской государственности и культуры. Владимир сыграл свою историческую роль и так же, как некогда вырос он неподалеку от Ростова и Суздаля, так неподалеку от него начала расти и крепнуть Москва, которой история отвела почетную миссию объединения Родины. Город дряхлел. По случаю нашествия на Русь татар, по просьбе великого князя московского Василия Дмитриевича, в московский Успенский собор была перенесена из Владимира святыня города — икона Богоматери, а Владимир вынужден был удовлетвориться ее копией. Чувствуя нанесенную обиду, великий князь повелел государевым мастерам Даниилу Иконнику и Андрею Рублеву расписать заново городской Успенский собор. Это был последний царственный подарок Москвы чтимой, но одряхлевшей столице.